– Ничего, – сказал я ему.

– Любопытно. Должно быть, он передал искомый предмет кому-то еще, прежде чем приехал сюда, – предположил Марконе.

– А не после того, как он приехал?

Марконе покачал головой.

– Я совершенно убежден в том, что он этого не делал. Я бы заметил.

– Я вам верю, – сказал я, и я не лгал. – Но кому?

– Очевидно, нашему врагу.

Я зажмурился. Усталость вдруг горой навалилась мне на плечи.

– Черт бы подрал.

Марконе не ответил. Он встал и негромко приказал что-то Хендриксу и Ежику. Хендрикс вытер свой пистолет салфеткой и оставил лежать на полу. Ежик обошел барную стойку и принялся делать что-то с проводом и бутылкой виски.

Я поднял с пола посох и жезл, встал и повернулся к Марконе.

– Расскажите мне все, что вам известно. Мне нужно все, чем вы можете мне помочь, если хочу отыскать этого парня.

Марконе подумал немного и кивнул.

– Да, конечно. Жаль, что вы выбрали для этой дискуссии слишком людное место. Вы утвердили себя в глазах зрителей моим врагом. Какими бы обоснованными ни представлялись мне ваши побуждения, то, что вы публично унизили меня, остается фактом. Я не могу оставить это без последствий. Я должен сохранять контроль. Поверьте, мистер Дрезден, лично против вас я ничего не имею. Однако бизнес есть бизнес.

Я стиснул зубы, крепче сжал в руках жезл и на всякий случай проверил, действует ли еще мой щит.

– И что вы намерены делать с этим?

– Ничего, – ответил он. – Мне и не нужно ничего делать. Или наш враг убьет вас, и в таком случае мне не нужно будет рисковать собой или своими людьми, чтобы устранить вас, либо вы вовремя найдете его и разделаетесь с ним. Если это вам удастся, я дам общественному мнению понять, что вы это сделали по моему поручению, после чего я буду склонен забыть сегодняшний вечер. В любом случае в моих интересах ждать, наблюдая.

– Но если он меня убьет, – возразил я, – я буду следующей жертвой с вырванным сердцем, а вы так и не узнаете, где он. В результате вы ни на шаг не приблизитесь к решению проблемы устранения его и сохранения своего бизнеса.

– Верно, – кивнул Марконе. Потом он улыбнулся – это выражение сохранялось у него на лице какую-то долю секунды. – Но мне кажется, что вы будете не такой уж легкой добычей. Я полагаю, что даже в случае, если он вас убьет, он каким-нибудь образом выдаст себя. И со времени нашей прошлой встречи мне кажется, я лучше чувствую, на что мне стоит обращать внимание.

Я хмуро кивнул, повернулся и зашагал к двери.

– Гарри, – произнес он. Я остановился и оглянулся.

– Только между нами: я все равно не знаю ничего, что могло бы вам помочь. Все его люди, которых нам удалось захватить, не открыли нам ничего. Так они все его боятся. Похоже, никому из них неизвестно, откуда берется этот наркотик, из чего он делается, или где этот тип ведет свои дела. Тени, говорят они. Он всегда является к ним тенью. Это все, что мне удалось узнать.

Мгновение я молча смотрел на него, потом коротко кивнул.

– Спасибо.

Он пожал плечами.

– Желаю удачи. Мне кажется, будет лучше, если мы с вами не будем пересекаться в будущем. Я не могу терпеть вмешательства в мои дела.

– Пожалуй, это неплохая мысль, – согласился я.

– Вот и отлично. Приятно, когда тебя понимают, – он отвернулся и зашагал к своим оставшимся людям. Труп Попрыгунчика Лоуренса остался лежать на полу.

Я тоже повернулся и вышел из зала, в ночь, в холод, под продолжавший моросить дождь. Меня все еще мутило, а из памяти не изглаживались глаза умирающего Попрыгунчика Лоуренса. В ушах моих все еще звучал хрипловатый смех Линды Рэндалл. Я все еще переживал свою ложь Мёрфи, и все еще не собирался говорить ей больше того, что уже сказал. Я так и не знал еще, кто собирается убить меня. У меня все еще не было никаких аргументов, чтобы представить Белому Совету.

– Будем смотреть правде в глаза, Гарри, – сказал я себе. – Тебя все еще дрючат.

Глава 18

Приходилось ли вам когда-нибудь испытывать отчаяние? Чувство абсолютной безнадежности? Приходилось ли вам когда-нибудь стоять в кромешной тьме, зная в глубине души, что просвета не будет больше никогда, никогда? Что вы потеряли что-то такое, чего вам больше не найти?

Именно такие чувства я испытывал, выходя из «Версити» под дождь. Когда в душе моей царит раздрай, когда я не в состоянии думать, когда я устал, или боюсь, или мне совсем одиноко, я отправляюсь пройтись. Да, именно так я и поступаю. Я брожу, и брожу, и рано или поздно что-то снисходит на меня – что-то, от чего мне меньше хочется бросаться с крыши.

Поэтому я пошел пройтись. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было чертовски глупо: бродить по Чикаго субботней ночью. Я шел, почти не глядя по сторонам. Я шел, не мешая мыслям роиться у меня в голове, сунув руки в карман ветровки, полы которой хлопали по моим ногам, тогда как мокрые волосы липли к голове.

Я думал о своем отце. Когда мне становится совсем погано, я часто его вспоминаю. Он был хорошим человеком, щедрым человеком, безнадежным неудачником. Чародей, выступавший со своими трюками перед публикой в век, когда техника казалась волшебнее любой магии, он никогда не зарабатывал достаточно, чтобы прокормить свою семью. Большую часть времени он проводил в разъездах, пытаясь наскрести нам с матерью на пропитание. Его не было дома, когда я родился.

Его не было там, когда умерла мать.

После того, как я родился, он показывался у нас чаще. Он окрестил меня именами трех великих чародеев. Позже он начал брать меня с собой в турне, развлекая детей и пенсионеров, давая представления в школах и продуктовых магазинах. Он всегда был щедр и добр – добрее и щедрее, чем мы на деле могли себе позволить. И он всегда был чуть печален. Каждый вечер он показывал мне фотографии матери и рассказывал о ней. В конце концов мне начало казаться, что я и сам хорошо помню ее.

Когда я подрос, это ощущение только усилилось. Я видел отца. Я думаю, я видел его таким же, каким видела его она – милым, славным, мягким человеком. Немного наивным, но честным и добрым. Человеком, который заботится о других и мало заботится обо всем остальном. Я понимаю, за что она любила его.

Я так и не успел подрасти настолько, чтобы сделаться его ассистентом, как он мне обещал. Он умер ночью, во сне. Аневризма, объяснили врачи. Я нашел его, уже остывшего, с улыбкой на лице. Возможно, умирая, он видел во сне маму. И, глядя на него, я в первый раз в жизни ощутил себя полностью, совершенно одиноким. Я понял: что-то ушло и никогда больше не вернется. Понял, что внутри меня образовалась пустота, которая никогда больше не заполнится.

Вот так я чувствовал себя и теперь, той дождливой весенней ночью в Чикаго, бродя по улицам. Дыхание вырывалось у меня изо рта клубами пара, правый сапог поскрипывал на каждом шагу, а из головы все не шли умершие люди.

Наверное, не стоит удивляться тому, что, прошатавшись несколько часов, я оказался у двери в квартиру Линды Рэндалл. Полиция давно уехала, свет погас, а зеваки-соседи мирно спали по постелям. В доме царила тишина. Восточная часть небосклона не начинала еще светлеть, но где-то неподалеку, на подоконнике или на крыше, уже щебетала какая-то ранняя птица.

Силы мои были на исходе. Я не думал больше вообще ни о чем, не говоря уже о каких-нибудь спасительных идеях. Убийца сложит заклятье, чтобы убить меня, в следующую же грозу, а судя по воздуху, это могло случиться в любую минуту. А если меня не убьет он, Морган наверняка сумеет убедить Белый Совет в том, что меня нужно казнить, и случится это уже в понедельник утром. Если это дело дойдет до Белого Совета, у меня не останется ни единого шанса.

Я прислонился к двери в Линдину квартиру, крест-накрест заклеенной черно-желтым полицейским скотчем с надписью: «ПОЛИЦИЯ – НЕ ЗАХОДИТЬ». Я не соображал, что делаю, пока не произнес заклинания, открывающего двери, не отодрал нижнюю полосу черно-желтой ленты и не вошел в квартиру.